Мозаика прошедших дней

 

                                                                                                                         Я из Одессы, здрасьте!

                                                                                                                          И Вера Инбер тоже из Одессы...

     Для многих Одесса – это перлы юмора, своеобразный язык, блатные и полублатные песни, Мишка Япончик и Сонька Золотая Ручка, Молдаванка и Пересыпь. Все это было, было... По временам это затмевает настоящий облик красавицы Одессы. Но напомню...

     Именно в Одессе в 1889 году  родилась Анна Горенко, ставшая знаменитой  Ахматовой.

                 

Портрет А.Горенко, гимназистки                 Анна Горенко стала Анной Ахматовой. 
Фундуклеевской гимназии г. Одессы          Портрет    работы К.Петрова-Водкина

      В этом городе прошли детские и юношеские годы писателя Н.Г.Гарина-Михайловского. Его повести "Детство Темы" и "Гимназисты" написаны на одесском материале.
     Неоднократно приезжал сюда и жил здесь В.Г.Короленко. 

     Иван Алексеевич Бунин с 1896 года  жил в Одессе на даче в Люмсдорфе,  и женился  в 1898 году на одесской красавице Анне Цакни (1873 – 1963).

  Молодожены

     Здесь у него родился (в 1900) и пять лет спустя умер его единственный сын Коленька от менингита.  Здесь же, в Одессе, он оказался в годы Гражданской войны. Именно здесь им написан дневник «Окаянные дни» (1918-1920 гг.). И отсюда он отправился в плавание за всемирной известностью и Нобелевской премией. Русские до сих пор не могут примириться с его потерей и с его нежеланием возвращаться, поэтому с дурной настойчивостью пишут о «трагической эмиграции», о «тоске писателя о Родине» и т.п.
     Александр Иванович Куприн написал в Одессе свой рассказ «Гамбринус», который прославил одесскую пивную. Но и «Гранатовый браслет» и «Поединок» тоже написаны в Одессе.

  Для рассказа «Листригоны» ему нужны были морские впечатления. 
Он упросил портовое начальство спуститьс на дно моря в водолазном костюме. Куприн с женой Елизаветой Гейдрих

     Куприн тоже уехал в эмиграцию, но вернулся больным и старым в 1937 году, и подозрительно быстро, через полгода, умер.

     Здесь родился и вырос Николай Корнейчуков, а мы его знаем как Корнея Чуковского.

     В Одессе легче дышалось Антону Павловичу Чехову, когда он приезжал на премьеры своих пьес в Одесском театре «Три сестры», «Дядя Ваня» и др.

 Мемориальная доска А.П.Чехова на доме 12 в переулке Чайковского, где ранее находилась гостиница «Северная», в которой поселился классик

     И современная еврейская литература рождалась тоже здесь.  Шолом-Алейхем  (настоящая фамилия Шо́лом Но́хумович Рабинович (1859-1916)  четыре года (с  1891 по 1893 годы) прожил в Одессе. Волна погромов 1905 года заставила его эмигрировать сначала в Германию, а затем в США, где он умер от традиционной болезни скученных и гнилых местечек – туберкулеза.

     И Менделе Мойхер-Сфорим (1835-1917), классик еврейской литературы, практически всю жизнь (с 1881 по 1917 год) прожил в интернациональной и доброй Одессе, работая в Еврейском Казенном училище. Он писал и на  современном и на древнем еврейских языках.

                                                    

  Менахем Мойхер-Сфорим                                                           Молодой Шолом-Алейхем

     Но настоящий бум стихотворного и прозаического творчества начался  в Одессе в разгар Гражданской войны. В Одессу, спасаясь от революции, голода и холода, приезжают «старики»  И. Бунин, Алексей Толстой, Максимиллиан Волошин, А. Аверченко, Н. Евреинов, Теффи (Надежда Бучинская), Марк Алданов, Дон-Аминадо (А. Шполянский) и многие другие, составлявшие цвет тогдашней, еще дореволюционной литературы.  

     А в Одессе  в  многочисленных литературных кружках и объединениях – в «Зеленой лампе», в «Кафе поэтов»,  в кафе «Поэон-4» - собиралась и горячо спорила литературная молодежь, отвергавшая «академизм» прославленных «классиков». Их почему-то особенно раздражал И.А. Бунин.  Споры зачастую  велись под вой снарядов и сменявшуюся власть.

     Время все расставило по своим местам. Бунин был и остался на своем пьедестале, но и имена Э.Багрицкого, Ю.Олеши, И.Бабеля, К.Паустовского, В.Инбер  и многих-многих других одесских, а потом и всероссийских писателей, занимают свое, может быть и не такое почетное, как у Бунина, но все же свое место на полках библиотек и в пантеоне писательской славы.

     А Бунин в «Окаянных днях» писал о них так: “Вчера был на собрании “Среды” (литературное объединение). много было “молодых”. Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то хамской независимостью, щеголявший стоеросовой прямотой суждений, был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник.  Читали Эренбург, Вера Инбер. Саша Койранский сказал про них:
 Завывает Эренбург,
 Жадно ловит Инбер клич его, -
 Ни Москва, ни Петербург
 Не заменят им Бердичева”   

     Ну, Бунин был известным антисемитом, поэтому он с удовольствием воспроизводит эпиграмму Койранского (еврея).

     Итак, мы знаем по именам одесских славных поэтов и прозаиков (а многие и не знают), но что мы знаем об их гражданской и личной жизни, о любви и ненависти, о смелости и предательстве, о страхе и борьбе за выживание этих молодых, а затем и маститых писателях (конечно, тех, кто дожил до этого)?!  Мне интересны их судьбы и о некоторых я расскажу подробнее, о некоторых меньше.

     Итак, Одесса, 1918 год. Создается литературное общество «Зеленая лампа». Почему такое название? А по аналогии с литературным кружком 20-х гг. Х1Х века, в который входил и А.С.Пушкин. В  одесской «Зеленой лампе» - такое кипение страстей вокруг «акмеизма», «символизма», «академизма» и других «измов», что чувствуется, как хочется забыть о холоде и голоде, о смерти и ЧК, о войне, и о красных, и о белых, и о зеленых.

     В 1919 году в городе появляется Константин Паустовский. Здесь он проживет два с лишним года своей скитальческой жизни. Об этом времени выйдет впоследствие самая «одесская» его книга «Время больших ожиданий». Здесь он познакомился и подружился с Исааком Бабелем, который о том времени тоже напишет в своем самом прославленном произведении – в «Одесских рассказах»

     Открываются и уходят в небытие сотни новых газет и журналов. В 1917-1919 гг. в Одессе издавалось около 100 журналов и 270 газет!

     С установлением в Одессе Советской власти создается информационное агенство ЮГРОСТА, во главе которого становится Владимир Нарбут. Он привлекает к работе молодых поэтов и прозаиков -  Э. Багрицкого,  М. Кольцова, В. Катаева, Ю. Олеша, И. Ильфа...

     По воспоминаниям Надежды Мандельштам, «именно из рук Нарбута одесские писатели ели свой хлеб».

     С апреля 1920 г. в Одессе организуется "Коллектив поэтов",  и опять те же имена:  Э. Багрицкий, Ю. Олеша, В. Катаев, Л. Славин, а позже примыкают Владимир Сосюра и Исаак Бабель. Поэты из этого "коллектива" - сторонники нового революционного искусства.

     Какие люди, какие имена, какие судьбы! С кого же начать?! Пожалуй, начнем с дамы.  

 

ВЕРА ИНБЕР (1890 -1972). ИСКАЛЕЧЕННАЯ СТРАХОМ.

 

     Вера Инбер родилась в Одессе в 1890 году в интеллигентной семье. Ее отец, Моисей Шпенцер, владел солидным и известным научным издательством «Матезис». Мама, Фанни Шпенцер, преподавала русский язык и заведовала еврейским училищем для девочек. В доме в Стурдзиловском переулке  с 1889 по 1895 году во время учебы в Одесском реальном училище жил и двоюродный брат отца Лёвочка Бронштейн. Но мы знаем его под другим именем – Лев Давыдович Троцкий.

     Путь Верочки был проторенным – гимназия, Высшие женские курсы, угроза туберкулеза, поездка на лечение в Швейцарию, оттуда в Париж. Вышла замуж за журналиста Ната Инбера, и навсегда стала Верой Инбер.  Писала стихи, и иногда хорошие. На свои деньги в Париже выпустила несколько книг. И написала стихи, которые стали чуть ли не народной песней «Девушка из Нагасаки» (1910 год).

Он юнга, родина его - Марсель,
Он обожает ссоры, брань и драки,
Он курит трубку, пьет крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки.

У ней такая маленькая грудь,
На ней татуированные знаки...
Но вот уходит юнга в дальний путь,
Расставшись с девушкой из Нагасаки...

Приехал он. Спешит, едва дыша,
И узнаёт, что господин во фраке
Однажды вечером, наевшись гашиша,
Зарезал девушку из Нагасаки. 

     Что-то от Гумилева, что-то от себя.

     Рассказ в рассказе.

     Потом были добавлены еще куплеты, песню исполняли Вертинский, Вадим Козин, и даже Высоцкий. Об авторе  музыки спорят до сих пор. И тут пришла пора рассказать о человека, чья судьба не может не изумлять даже на фоне судеб наших героев. Автором музыки к «Девушке из Нагасаки» велено было считать аккомпаниатора Вадима Козина А.Сидорова. За что ему такая честь? Узнаете позже.  А на самом деле первым, кто написал музыку к этим немудрящим словам, был Поль Марсель. Кто? Француз? Не совсем. Звали его на самом деле Леопольд Иоселевич. Родился он в еврейской сеье, которая после погромов 1905 года бежала из царской России и осела во Франции, в Марселе. Там и родился Леопольд в 1908 году.

 

Семья Иоселевичей-Русаковых. Леопольд  старший, в матроске.

     Его отец был настроен революционно, и примыкал к французским анархистам. В 1918 году семья Иоселевич-Русаковых была интернирована в Дюнкерке из-за участия главы семейства в забастовке портовых рабочих и в следующем году вместе с также интернированным В. Л. Кибальчичем выслана в Россию. 

     В Петрограде революционной работы не вел, а в годы НЭПа Русаков открыл усовершенствованную прачечную, основал два детских дома, а после свёртывания НЭПа работал красильщиком на гардинно-тюлевой фабрике имени Конкордии Самойловой.

     А юный Леопольд Иоселевич взял псевдоним Поль Марсель. Тогда все готовились к мировой революции и иностранные имена еще не смущали. С 16-летнего возраста он стал писать музыку к стихам, в том числе и к стихотворению Веры Инбер «Девушка из Нагасаки», получившую невиданную популярность, позже дополненную еще куплетами, да и музыку подбирали, кто какую хотел.

  Поль Марсель до посадки

     Учась в Ленинградской консерватории, подружился с молоденьким Митей Шостаковичем. Они оба подрабатыдали таперами-аккомпаниаторами в кинотеатрах, где читал  стихи Сергей Есенин. Говорят, что Леопольд отбил у Есенина девушку. Какую?

     Имя Поля Марселя сегодня полностью забыто, но зато помнят его песню на слова Андрея Шмульяна  «Когда простым и ясным взором ласкаешь ты меня, мой друг...».

Когда простым и нежным взором
Ласкаешь ты меня, мой друг,
Необычайным, цветным узором 
Земля и небо вспыхивают вдруг

Веселья час и боль разлуки,
Готов делить с тобой всегда,
Давай пожмём друг другу руки,
И в дальний путь на долгие года.

Мы так близки, что слов не нужно,
Чтоб повторять друг другу вновь,
Что наша нежность и наша дружба,
Сильнее страсти, больше чем любовь.

Веселья час придёт к нам снова,
Вернёшься ты и вот тогда,
Тогда дадим друг другу слово,
Что будем вместе, вместе навсегда.

  Клавдия Шульженко  (30-е годы).

     Некоторые считают, что эту песню Поль Марсель посвятил Клавдии Шульженко.

     А еще он автор музыки на стихи Сергея Есенина «Отговорила роща золотая», романсы на стихи Александра Блока («Гармоника»), Бориса Тимофеева («Я ненавижу вас!») и Бориса Пастернака(«До свидания»), музыка к стихотворениям Михаила Светлова «Гренада». 

     Забыто же имя Поля Марселя по инерции, потому, что его на 10 лет сослали в лагеря как троцкиста. Арестовали всю семью: мать, брата, двух сестер. Одна из сестер, Эстер (жена поэта Даниила Хармса),  и мать погибли в лагерях.

     Когда Поль Марсель вернулся в 1947 году, его не вспомнили, не приветствовали и за без конца повторявшиеся песни не платили. Работал он дирижером провинциальных цирков, переехал в Ленинград, после реабилитации дирижировал оркестром Ленинградского цирка, затем оркестром коллектива «Цирк на сцене». Умер сравнительно молодым человеком  в 1973 году. Слушать его песню «Когда простым у ясным взором...» без слез не могу. 

Конец вставки.

 

     Вернемся к Вере Инбер.          

     Вера Моисеевна Шпенцер,  ставшая Верой Инбер                                              

    Портрет Веры Инбер работы художника Роберта Тальсона

      Хотелось домой, в Одессу. Перед войной 1914 года  вернулись в Россию. Революция застала их в Одессе. Нат Инбер создал литературное объединение, которое все называли «литературкой». Пока были белые, в доме Инберов гостили все именитые – Алексей Толстой, Макс Волошин и др. Но голод и холод, а также  бесконечная смена власти многих заставляла думать об эмиграции. В 1919 году Нат уехал в Турцию, в Константинополь. Вера последовала за ним, но быстро вернулась с дочерью, чужбина не понравилась, да и муж поднадоел.

     А к этому времени в Одессе прочно поселились красные. Вот тут-то и пригодился двоюродный брат отца – Лев Давыдович Троцкий, ставший после Ленина вторым человеком в новом государстве.

     Вера писала стихи, декламировала их на литературных вечерах. Правда, стиль менялся.

     В 1922 году с дочерью и вторым мужем, профессором одесского Института народного образования, будущим академиком и прославленным электрохимиком Александром Фрумкиным  приехала в Москву.

     Свою еврейскую родню Троцкий не жаловал, но Веру, которую знал еще малышкой, встретил тепло. Председатель Реввоенсовета республики принял ее в своем роскошном кабинете

     «Я читал твои стихи, - сказал он. - Это декаданс. У тебя есть талант, так обрати же его на службу правому делу». Это был наказ-приказ. Визиту она посвятила стихотворение.

 “При свете ламп - зеленом свете -
 Обычно на исходе дня,
 В шестиколонном кабинете
 Вы принимаете меня.
 Затянут пол сукном червонным,
 И, точно пушки на скале,
 Четыре грозных телефона
 Блестят на письменном столе...
 И наклонившись над декретом,
 И лоб рукою затеня,
 Вы забываете об этом,
 Как будто не было меня”.
      У Веры Инбер часто спрашивали, не родная ли она сестра Троцкого.
 И она кокетливо отвечала:
     - К сожалению, только двоюродная.

     А наказ выполнила. И даже тогда, когда Льва Троцкого сместили со всех постов, потом выслали, потом убили, она стала писать идейные стихи. Страх начисто отбил все поползновения «быть над схваткой». Из салонной поэтесы выковалась «стальная муза советской поэзии».

     Она побывала с группой советских писателей на строителсьстве Беломоро-Балтийского канала и осветила эту поездку в «правильном идейном ключе».

 

 А вот это уже «политический поэт»

     Правда, жила она все равно в постоянном страхе, корежившим ее душу. Хватали и менее близких родственников Троцкого, но ее не тронули. Может быть, Сталин знал меру ее страха и использовал ее в идеологических целях. Она писала верноподданические стихи и каждый день ждала ареста. А ее наградили орденом «Знак почета».

 

     В конце 30-х развелась со вторым мужем академиком Фрумкиным, и в 1939 году вышла замуж в третий раз – за профессора-медика  Илью Страшуна.

     Перед войной  Евгений Агранович и Борис Смоленский написали песню-пародию «Одесса-мама». Там есть такие строки:

- Благодаря кому вы стали поэтессой? –
У Веры Инбер я хотел спросить. 
Все знают, что вы - тетя из Одессы,
Так обо что мы будем говорить?

     Перед блокадой успела отправить на большую землю мужа, дочь с внуком.  А сама осталась в блокадном Ленинграде и свято служила людоедской власти. За поэму «Пулковский меридиан»  Вера Инбер получила сталинскую премию второй степени.
 

     Писала «нужные» статьи, «нужные» стихи,  которые  становились все хуже и хуже. О ней потихоньку рассказывали байки, которые до ужаса были похожи на правду. Например, Анну Ахматову не пустили за границу получать престижную премию по литературе. Предложили, чтобы от ее имени премию приняла Инбер. На что Ахматова ответила: «Вера Михайловна Инбер может представительствовать от моего имени только в преисподней».

     Вы знаете, что «удобных» писателей власть кормила с руки – у Веры Инбер появилась большая квартира и дача в Переделкино, а на ней прислуга и даже садовник.. 

     В 1949 году была объявлена борьба с космополитизмом, началось дело «врачей-отравителей». Потерял работу и Илья Давыдович Страшун. Его не арестовали, но происходящее так потрясло его, что у него случилось нервное расстройство и он был отправлен в психиатрическую лечебницу. Личная трагедия не смягчила Инбер, а наоборот, обозлила.

     Из статьи Владимира Фромера «Из моей антологии»:  «Власти ценили собачью лояльность Веры Инбер. Она стала членом правления Союза писателей СССР, ее назначили председателем секции поэзии, ввели в редколлегию журнала «Знамя» . А она возненавидела все живое и подлинное в литературе».

     В 1959 году с видом маленькой болонки как на породистого большого пса тявкала на Пастернака, требовала лишить его советского гражданства.  Также настойчиво травила и Лидию Корнеевну Чуковскую.

     А позже обвиняла молодых поэтов в цинизме и низкопоклонстве перед Западом.

     Умерла ее дочь, в 1967 году умер Илья Страшун. Одиночество и литературное, и человеческое настигало ее.

     Спасаясь от одиночества, она сошлась с неким партработником по фамилии Чайка. Братья-литераторы тут же откликнулись на это эпиграмой:

"И не смешно, и не остро,
И дамская видна манера.
Сие писала Инбер Вера,
Из Чайки выдернув перо".

     Евгений Евтушенко писал о ней так: «Эта литературная комиссарша,- вспоминает Евтушенко, - приходила в объединение, где я занимался, и донимала всех едкими замечаниями и нотациями, выдержанными в духе догматического начетничества. В Инбер было что-то от болонки: маленькая, с забавным взбитым коком, спичечными ножками, с каким-то нелепым шарфиком на тощей шейке, она ворчливо излагала невероятно ортодоксальные вещи и была воплощением лояльности».

    И позже Евгений Евтушенко писал:

Когда встает жестокий выбор – 
жить или гибнуть на кострах, 
вы помните про Веру Инбер, 
не повторяя ее страх. 

     Правда, позже поэт извинялся, что был жесток к маленькой поэтессе.

     Но самые непримиримые слова о Вере Инбер написал не Евтушенко, а  Елена Куракина:

«… злобно мстила за утрату дара талантливым поэтам - Дмитрию Кедрину, Иосифу Бродскому, даже Семену Кирсанову. Ее голос был не последним в своре, травившей поэтов. Наверное, и других. Память этой мести хранят протоколы в архиве СП СССР. И книги - пустые, гладкие, никакие, написанные никаким автором, который, может, родился и жил в Одессе, но на нем это никак не отразилось…»
                                                                                         

ЮРИЙ ОЛЕША (1899-1960). СПИВШИЙСЯ, НО НЕ ПОДДАВШИЙСЯ.

     В 1924 году один из самых известных членов литературного  «одесского кружка» Юрий Олеша написал революционную сказку «Три Толстяка», которая читается детьми до сих пор и даже входит в список по внеклассному чтению 3-4 классов в России. В сказке рассказывалось, как народ во главе с оружейником Просперо и гимнастом Тибулом свергает угнетателей народа Трех Толстяков. 

     История ее написания не совсем обычна. Однажды молодой Олеша в окне напротив увидел молоденькую красавицу, которую звали Валентина Грюйвзанд. Она читала сказки Андерсена, что было неудивительно для тринадцатилетней девочки. Олеша, чтобы привлечь ее внимание, пообещал написать сказку, смешнее и динамичнее, чем Андерсен.

     И написал. Сказку у молодого автора не приняли («Не до сказок, знаете ли»), она пропылилась где-то в редакции 4 года, и лишь в 1928 году каким-то чудом была выпущена с иллюстрациями известного художника-эмигранта  Мстислава Добужинского, жившего в Париже.  Чудеса, да и только!

                  

Герои сказки «Три толстяка»: кукла-девочка Суок              Канатоходец Тибул                          Оружейник Просперо

     Валентина Грюйвзанд  за сказку Олешу не полюбила, и, повзрослев,  вышла замуж за другого известного писателя из Одессы Евгения Петрова, автора «12 стульев» и «Золотого теленка».

     В Одессе в 1920 году сложился кружок одесских молодых писателей, в который  входили Юрий Олеша, Эдуард Багрицкий, Константин Паустовский, Вера Инбер, Валентин Катаев и его брат Евгений Петров, Исаак Бабель, Илья Ильф, менее известные Владимир Сосюра, Владимир Нарбут и др.

     А около кружка , как тогда водилось, кружились окололитературные барышни, в которых влюблялись и на которых женились будущие знаменитости.

     Эти юноши собирались в  летнем театре, чтобы часами читать стихи. Свои и чужие. Там Юрий Олеша и познакомился с  сестрами Суок.

     Дочери австрийского преподавателя музыки, непонятно как осевшего в Одессе, сестры Суок, (в сказке «Три Толстяка» куклу наследника и девочку, на нее похожую, звали Суок) – Лида, Ольга и Сима тоже входили в орбиту этого кружка, хотя сами литературными талантами не блистали.

 

На снимке Серафима в центре,  (слева Лидия Суок-Багрицкая), справа Ольга Суок-Олеша.

     Лидия Суок (1895 -1969) стала женой Эдуарда Багрицкого,  а в 16-летнюю Серафиму (1902—1982) , самую красивую, влюбился 20-летний Олеша.

     Сима же была потребительницей и изменяла Олеше с теми, кто мог ей обеспечить комфорт.

     Однажды, в году 1922,  она ушла от Олеши к поэту Владимиру Нарбуту(1888-1938). Но Олеша сумел ее вернуть. А к вечеру того же дня Нарбут пришел к дому, где обитали Олеша и Сима Суок, и пригрозил, что застрелится тотчас, на их глазах, если Сима не вернется к нему, Сима вернулась. И осталась с ним до его ареста в 1937 году.

 Рассказ в рассказе.     

ВЛАДИМИР НАРБУТ (1888-1938) - «КОЛЧЕНОГИЙ» ВОЛАНД

     

                      

    Владимир Нарбут (1888-1938)                Николай Гумилев ( 1886- 1921)            Владимир Маяковский (1893-1930)

                      Что-то их объединяет –  не только внешнее сходство, но обреченность, что ли?!

     Юг России в Гражданскую войну казался Вавилонским столпотворением – белые, красные «зеленые», гетман Скоропадский, немцы, биржевики, спекулянты, писатели, хдожники, кого тут только не было. Кружило здесь и молодого поэта-эсера-анархиста Владимира Нарбута. Наследник славы литовских князей, из обедневшей дворянской семьи, он был хром (последствия аварии в детстве), беспал (последствие налета красных на Нарбутовку, в котором погиб брат Владимира Сергей, а сам Владимир ранен в руку, ладонь которой пришлось ампутировать). Один из основателей акмеизма, друг Ахматовой, Мандельштамма, Гумилева, он стал коммунистом в 1919 году и был направлен в Одессу, руководить «талантами». Стихи Нарбута этого периода кого-то клеймили, кого-то уговаривали, и вообще-то были угодны новой, советской, власти

«О, город Ришелье и Де-Рибаса! Забудь себя, умри и стань другим».

   

Владимир Нарбут и Сима Суок

     В книге Валентина Катаева, вышедшей в 1978 году, «Алмазный мой венец», где наряду с правдивыми оценками нагромождено много несправедливых, Нарбут выведен под именем «Колченогий». Уже один этот недобрый псевдонин показывает на отношение Катаева к бывшему соратнику по поэтическому цеху в Одессе.

     Многие считают, что с него написал Булгаков образ своего Воланда.

Из Википедии:

     26 октября 1936 г. арестован НКВД по обвинению в пропаганде «украинского буржуазного национализма». Причислен следствием к членам «группы украинских националистов 

     2 апреля 1938 г., во время кампании массового террора в колымских лагерях (декабрь 1937 — сентябрь 1938), вошедшего в историю под названием «гаранинщина», против Нарбута было возбуждено новое уголовное дело по обвинению в контрреволюционном саботаже. 4 апреля он был допрошен, 7 апреля было составлено обвинительное заключение и постановление тройки НКВД. 14 апреля Нарбут был расстрелян в карантинно-пересыльном пункте № 2 треста «Дальстрой».^[1]

     

Один из лагерей ГУЛАГА

     В 1960-е годы широкое распространение получила легенда, согласно которой Нарбут вместе с несколькими сотнями зэков-инвалидов был утоплен на барже в Нагаевской бухте^[2]. На протяжении длительного времени эта информация не могла быть проверена вследствие того, что при реабилитации в октябре 1956 г. родственникам Нарбута была выдана справка с намеренно сфальсифицированной датой смерти — 15 ноября 1944 г. Подлинные обстоятельства его гибели были установлены только в конце 1980-х гг.

Короткий рассказ о Владимире Нарбуте закончен.

     После ареста Нарбута,  «Дружочек»(так ее называл Олеша», под таким именем она вошла в «Алмазный мой венец»), Сима Суок не пошла на Лубянку, узнать, что с мужем. За нее пошла хлопотать старшая ее сестра Лидия, вдова Багрицкого. Вот она-то и получила 17 лет лагерей вместо жены расстрелянного поэта. Чтоб не хлопотала за родственника! Вернулась только в 1956 году.

                                                                                                     

     «Как молоды мы были...»  Лидия и   Сима Суок  с Юрием Олешей                                             

     А Серафима с началом войны вышла замуж за писателя Николая Харджиева, чтобы уехать в эвакуацию не как жена «врага народа», а как жена писателя, достойного уважения Союза писателей.

 

Любовь всей жизни Олеши - Серафима Суок

     Характерно, что в 1956 году  она вышла замуж за еще одного классика – Виктора Шкловского, талантливого и бессовестного литературного стукача, и почти спившийся Олеша приходил к Симе «занимать» без отдачи крупные купюры.

     Юрий Олеша,  с большим трудом переживший измены Симы, женился на средней сестре, Ольге Суок,(1899—1978), ставшей ему преданной спутницей жизни. Но он никогда не смог выбросить Симу из своего сердца. «Вы две половинки моего сердца».

 

      

Олеша с Ольгой Суок                                                                   Отчего же он так смертельно пил?!                                     

     Роман  Юрия Олеши «Зависть» наполнен обстоятельствами борьбы с Владимиром Нарбутом за Симу Суок. А книга воспоминаний «Ни дня без строчки»  и сегодня не только не потеряла своей злободневности, а только выкристаллизовалась в хорошую литературу.

 

ЭДУАРД БАГРИЦКИЙ (1895 – 1934). ВОВРЕМЯ УМЕРШИЙ.

     Когда я была в 4-м классе, мы переехали в подмосковный дачный поселок Кунцево под Москвой.

      Сейчас это Царское село, один из районов Москвы, вокруг метро «Кунцевская», а тогда, в 60-е годы прошлого столетия, это были деревянные дома, палисадники, а кое-где и коровы. На одной из улиц, прямо над калиткой большой дачи, висела мемориальная доска, что здесь проживал поэт Эдуард Багрицкий, и здесь он написал поэму «Смерть пионерки» в 1932 году на примере жизни семьи, сдававшей ему полдачи. Так я узнала это имя – поэт Эдуард Багрицкий. Позже познакомилась и с хозяйкой дачи – сестрой умершей пионерки. К тому времени Багрицкий был почти забыт, хотя в советской литературной иконографии занимает достойное место.

     Багрицкий – это псевдоним, настоящая фамилия Дзюбин или Дзюбан. Родился в Одессе в еврейской семье в 1895 году. Участвовал в революции, писал агитационные стихи, служил в ЮгРОСТе под началом у Нарбута.

     Когда в водовороте Гражданской войны в 1919 году вернулся в Одессу, сразу выделился из ряда талантливых молодых литераторов, таких как  Юрий Олеша, Илья Ильф, Валентин Катаев, Лев Славин, Семён Кирсанов, Вера Инбер).  Любил выступать в «Кафе поэтов» с чтением своих стихов, недурно рисовал, писал плакаты и стихотворные подписи к ним (всего сохранилось около 420 графических работ поэта с 1911 по 1934 годы).

     В 1920 году женился на старшей из сестер Суок – Лидии, верной, несгибаемой, строгой.

     Его сохранившиеся произведения «Птицелов» (под этим именем его вывел в своем интригующем романе «Алмазный мой венец» друг его молодости Валентин Катаев), «Тиль Уленшпигель»,  «Дума про Опанаса», «Контрабандисты» «Смерть пионерки»  и др. показывают большой талант, хотя и поставленный на службу тенденции.

     Одно время  работал в газете г.Николаева, а в 1925 году по зову того же Валентина Катаева переехал в Москву. Примкнул к одиозной организации РАПП (Российская Ассоциация Пролетарских Писателей), но в отличии от многих ее членов обладал большим литературным дарованием.

     В 1928 году у него вышел сборник стихов «Юго-запад». Второй сборник, «Победители», появился в 1932 году.

            

     Его революционный пафос был оценен.  Выходили большими тиражами книги. Получил квартиру в Москве в знаменитом «Доме писательского кооператива» (Камергерский переулок, 2), Летом жил на даче в Кунцеве.     Но московский климат ему не подходил.

     Сын Всеволод родился в 1922 году. Ему было всего двенадцать, когда умер отец, и всего пятнадцать, когда арестовали мать.  Он писал хорошие стихи, работал в газете. От одиночества женился на девушке Марине, но быстро развелся.  В одном классе учился и очень дружил с Еленой Боннер, которую звал Люся.  В семье ее звали «наша официальная невеста».

Стал я спокойнее и мудрее,

Стало меньше тоски,

Все-таки предки мои, евреи,

Были умные старики.

     Несмотря на отчаянную близорукость, напросился на фронт,  куда отправился 23 декабря 1941 года.

 

     Провоевал он мало. Написал в дневнике 12 февраля 1942 г.: “Мне 19 лет. Сейчас вечер. Очень грустно и одиноко. Увижу ли я когда-нибудь свою маму? Бедная женщина, она так и не узнала счастья. А отец, который для меня уже не папа, а литературная фигура? Какая страшная судьба у нашей маленькой семьи! Я б хотел, чтобы мы вновь встретились, живые и мертвые”. 

     Следующая запись 16 февраля 1942 г.: “Сегодня восемь лет со дня смерти моего отца. Сегодня четыре года семь месяцев, как арестована моя мать. Сегодня четыре года и шесть месяцев вечной разлуки с братом. Вот моя краткая биография. Вот перечень моих «счастливых» дней”.

     26 февраля 1942 года Всеволод Эдуардович, техник-интендант первого ранга, писатель, редактор газеты Второй Ударной армии был убит осколком бомбы... “27 февраля привезли мертвого нашего сотрудника – молодого двадцатилетнего поэта Всеволода Багрицкого. Очень славный, неиспорченный паренек, подававший большие надежды в будущем... Смерть, видимо, была мгновенной – осколок попал в позвоночник. Осколок вражеской бомбы пробил и полевую сумку, и тетрадь с надписью «Стихи», и письмо матери. Все это мы послали в Москву, товарищу Фадееву”. 

     Из рапорта однополчанина.

     На сосне, под которой похоронен Багрицкий, вырезано несколько перефразированное четверостишье Марины Цветаевой:

Я вечности не приемлю,

Зачем меня погребли?

Мне так не хотелось в землю

С родимой моей земли.

 

                     

                                                                                                        Люся Боннер в 1941 году, медсестра на фронте

     А через много лет, вернувшаяся из лагерей, отсидевшая ни за что ни про что 17 лет, его мать Лидия Багрицкая и Елена Боннер, вскоре ставшая женой академика Сахарова, собрали по крохам все литературное наследие молодого поэта и издали вот этот сборник, который вы видите на снимке.

     Но вскоре начались преследования Сахарова и Боннер, и сборник тоже оказался в опале, заодно. Теперь это библиографическая редкость.

 

ИСААК БАБЕЛЬ (1894-1940). КОНАРМЕЕЦ – «ФРАНЦУЗСКИЙ ШПИОН»

     Когда речь заходит о репрессированных писателях, одним из первых называют Исаака Бабеля. О нем много написано, поэтому я колебалась, включать ли рассказ о нем, ведь я хотела вызвать из небытия забытые ныне имена одесских писателей. Но как же без Бабеля, любимца Горького, самого талантливого среди писателей-одесситов?! Да и меня на всю жизнь осталось наивное недоумение – за что же расстреливать писателей?! Какие обвинения можно предъявить художественному вымыслу?! Оказывается, все можно. Но по порядку.

     Исаак Бабель (настоящая фамилия Бобель) родился в Одессе в еврейской семье, зажиточной и культурной. Получил хорошее образование, владел русским, украинским, идиш и блестяще французским. Первые свои рассказы писал на французском, но они утеряны.

  Одесский мальчик Исаак

     В 1924 году в журналах «Леф» и «Красная новь» опубликовал ряд рассказов, позднее составивших циклы «Конармия» и «Одесские рассказы». Бабель сумел мастерски передать на русском языке стилистику литературы, созданной на идише (особенно это заметно в «Одесских рассказах», где местами прямая речь его героев является подстрочным переводом с идиша).   И хотя он автор более 80 рассказов, объединенных в сборники, двух пьес и пяти киносценариев, он был и остался автором «Одесских рассказов», где главный герой – бандит-«джентльмен» Беня Крик, прототипом которого был Мишка Япончик, и рассказов «Конармия», за которые Семен Буденный грозился Бабеля «изрубить в капусту», потому что автор, сам бывший конармеец, правдиво показал жестокость и мародерство «красных».
С 1924 года Бабель жил, главным образом, в Москве.
В 1926 году выступил редактором первого советского собрания сочинений Шолом-Алейхема, в следующем году адаптировал для кинопостановки роман Шолом-Алейхема «Блуждающие звёзды».
В 1927 году принял участие в коллективном романе «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонёк».
В 1928 Бабель опубликовал пьесу «Закат» (поставлена во 2-м МХАТ), в 1935 — пьесу «Мария».
В последующий период, с ужесточением цензуры и наступлением эпохи большого террора Бабель печатался всё меньше.      

     5 мая 1937 года  в «Литературной газете» за 5 мая 1937 года появилась карикатура «По широкому раздолью…» (автор Наум Лисогорский). Очень интересно, как расположил художник писателей по рангу и степени лояльности к власть предержащим.

 

     Под номером 18 Исаак Бабель мечтательно смотрит на реку в круглом окне иллюминатора. Здесь художник намекал на молчание автора «Одесских рассказов». А ведь эта была эпоха восхваления Сталина и курения фимиама его «подвигам» на стезе коллективизации и индустриализации.

     А «отмалчивание» Бабеля многие считали неодобрением просходящего в стране. Константин Левин отмечал: «Правление хорошо знает, что не работают Бабель и Олеша, но они не знают, над чем работают сотни членов союза» . Об этом же с тревогой говорил Александр Фадеев на общемосковском собрании писателей 3 апреля 1937 года: «Нужно также сказать правду Леонову, Вс. Иванову, Бабелю. Эти писатели оторвались от жизни, отяжелели, стали наблюдателями и потому не могут подняться до уровня прежних своих произведений. Большие, настоящие художники, они обретут себя снова лишь тогда, когда опять пойдут „в люди“, окунутся  гущу нашей жизни». Ну, еще понятно, партийный функционер, но и известный писатель Фадеев, но кто такой Константин Левин? Что он написал,  а вот поди ты, тявкает на Олешу и Бабеля...

     Бабель мало пишет, но много думает... Да еще и личные дела у любителя хорошеньких женщин Бабеля не клеятся. Первая жена, художница Евгения Гронфайн не захотела делить Бабеля с актрисой Тамарой Кашириной, которая родила  писателю сына Михаила.

     Евгения уехала во Францию.  Роман с Кашириной у Бабеля длился два года, а затем Тамара с сыном Мишей, который только в 17 лет узнал, что его биологическим отцом был полузапрещенный Бабель, ушла к писателю Всеволоду Иванову, который Михаила усыновил. Первые два года Бабель с Мишей общался. Вот на этой фотографии видно.

   

     Под именем Михаила Иванова сын Бабеля вырос в крупного художника. После реабилитации отца занимался его поисками и поисками пропавшего, и так и ненайденного архива отца.

     Тамара Каширина никогда не стала Бабель, она стала Тамарой Ивановой, и заняла яркое место на небосклоне писательских жен-звезд.

     А Бабель в сентябре 1927 года уехал во Францию, где провел год в обществе своей первой жены Евгении Гронфайн.

  Евгения Гронфайн и Исаак Бабель на пляже в Бельгии. 1928 год.

     В результате этого визита в июле 1929 года на свет появилась дочь Наталья. Она стала американкой Натали Браун, заботилась об издании книг своего отца на английском языке, и преуспела в этом. В книгу вошли малоизвестные  и неизданные  произведения писателя.

     Исаак Бабель при рождении дочери не присутствовал – в октябре 1928 года он вернулся в СССР. Потом его еще раз выпустили за границу – с  сентября 1932 по октябрь 1933 года он жил в Париже с Евгенией Гронфайн, посетил мать и сестру в Брюсселе, путешествовал по Италии. Тогда он и встретился со своей «зарубежной» дочерью.

     Он и не думал эмигрировать, хотя все возможности были. Ему и это вменили в виду – мол, через писателя Анри Мальро был завербован французской разведкой и заслан с заданием обратно в Советский Союз.

     На Всемирный Конгресс по культуре в 1935 году его выпустили с большим трудом. Как впрочем и Пастернака, которого вы видите на фотографии на переднем плане. Третий – Исаак Бабель.

     В тридцатые годы Бабель почти не пишет и не печатается. Занимается переводами с идиш еврейской литературы. Его очень поддерживает дружба с Горьким, который считал Бабеля «гением». Часто навещал Горького в Горках, у него там была своя комната.

А.М.Горький, французский писатель Анри Мальро, И.Э.Бабель, М.Е.Кольцов. Тессели. Крым. Май 1936 года. Одна из последних фотографий Горького.

     После кончины Алексея Максимовича Бабель сказал: «Теперь мне жить не дадут».

     Советские бонзы хотели придать себе какой-никакой лоск, а для этого дружили с писателями, считая их представителями богемы.  Ягода дневал и ночевал у Горького, пока тот не умер.  Вскоре наступила пора Ягоде отведать тюремной баланды, и умереть в расстрельном коридоре.

      Следующий нарком внутренних дел Николай Ежов, печально известный «кровавый карлик» при помощи своей жены, дамы из Одессы Евгении Хаютиной, завел у себя литературный салон,  который исправно посещали и Зощенко, и Бабель, и Михоэлс. По Москве ходили упорные слухи, что у Бабеля и известной своей любвеобильностью Хаютиной – роман, и что этот роман привел к аресту писателя 16 мая 1939 года. По-видимому, это не так.  Вообще Бабель был знаком с Хаютиной еще по Одессе, и где-то когда-то у них мог вспыхнуть роман, но все это слухи, ничем не подтвержденные, но вполне опасные в то время.

  Евгения Хаютина с приемной дочерью.   

     В это время над самим Ежовым нависли грозные тучи, и ему было не до романов жены. Тем более, что и писателя, и наркома арестовали и расстреляли в одно и то же время.

     Евгения Хаютина была под сильнейшим стрессом. Аресты друзей, посетителей ее литературного салона, да просто хорошо и не очень хорошо знакомых,  привели ее к лечению в психоневрологической клинике.  Евгения не то сама отравилась, не то была отравлена по приказу Ежова. Не приходя в сознание,  умерла по причине отравления люминалом 19 ноября 1938 года.

     Потом настала очередь и самого «кровавого карлика».  10 апреля 1939 года  Николай Ежов был арестован, Сталин свалил на него вину за всю кровавую бойню 1937-1938 гг. Своей вины Сталин не хотел признавать, и всегда находил человека, на которого перекладывал вину. Ежова быстро  расстреляли 4 февраля 1940 года.  Ну да бог с ним,  собаке – собачья смерть.

     Вернемся, однако к Бабелю. В 1932 году он познакомился с красивой молодой девушкой, неожиданно оказавшейся дипломированным инженером, что по тем временам было довольно большой редкостью. Ее звали  Антониной Пирожковой, работала она в Метрострое. Все-все было интересно в ней Бабелю, а уж как интересен был ей знаменитый писатель...

                                                                             

Антонина Пирожкова, красавица-сибирячка                           Бабель и Пирожкова                                                                

     Через два   года они стали жить вместе, а в 1937 году у них родилась дочь Лидия. По обычаям того времени брак зарегистрирован не был, хотя дочь Лидия носила фамилию Бабель. Может быть, именно то, что она была лишь гражданской женой, и спасло ее от преследований.
     Бабель обожал дочь.

   С дочерью Лидой

     Иногда, смеясь, говорил: "Подрастёт, одевать не буду. Будет ходить в опорках, чтобы никто замуж не взял, чтобы при отце осталась".

     В ночь на 16 мая 1939 года на квартиру Бабелей явились энкведешники. Двое остались обыскивать квартиру, сваливая в мешок все без разбору: папки с рукописными набросками, неоконченные повесть и роман, наброски. Эти 5 папок и другие материалы до сих пор не найдены.

                                       

  Ордер на арест Бабеля.                          Список арестованных, под номером 12 Бабель. Пометка И.В.Сталина «За».                                      .       

     Считали, что Бабель будет сопротивляться при аресте. Двое посадили Антонину Пирожкову в качестве заложницы  в автомобиль и повезли в Переделкино, на дачу к Бабелю.  Писателя  арестовали,  обвинив в «антисоветской заговорщической террористической деятельности». Из Переделкина их повезли обратно в Москву. По дороге Бабель жалел, что ему не дали закончить работу над рассказом, сетовал о том, что мать не будет получать писем и просил жену, чтобы их дочь — «не была жалкой».

 Тюремные фотографии Бабеля

     Из воспоминаний дочери Бабеля Лидии:   «За воротами Лубянки Бабель вышел, и супруги больше не виделись. Жене Бабеля сообщили вердикт суда: «10 лет без права переписки». Такой приговор был далеко не нов, и его истинное значение многим было известно. На вопрос, означает ли это расстрел, Антонине Пирожковой ответили, что Бабеля это не касается.

      Папа несколько дней отказывался, а потом вынужденно признал свою связь с троцкистской организацией. Также он под пыткам показал на своих товарищей — подтвердил, что вел «антисоветские разговоры» с писателями Олешей, Катаевым, режиссерами Михоэлсом, Эйзенштейном и шпионил в пользу Франции.
В протоколе записано: «Бабель показал, что в 1933 году через Илью Эренбурга он установил шпионские связи с французским писателем Андре Мальро, которому передавал сведения о состоянии Воздушного флота». А через два дня, 26 января 1940 года, Бабель написал письмо, что в связи со своим малодушием он оклеветал невинных людей и просит свои показания изъять. 
«Я не виновен. Шпионом не был. Никогда ни одного действия не допускал против Советского Союза. В своих показаниях навел на себя поклеп. Себя и других оговорил по принуждению». Но члены «тройки» не прореагировали на это, и Бабель получил высшую меру — расстрел. Приговор привели в исполнение на следующий день, 27 января 1940 года».

     О том, что он был расстрелян, родным не сообщали долгие 14 лет, и они узнали об этом лишь в 1954 году, после реабилитации. До этого цинично лгали: «Жив, здоров, находится в лагерях».

      Фиктивное свидетельство о смерти Бабеля

     «Кого ты бьешь?.. Ты бьешь орлов. С кем ты останешься, хозяин, со смитьём?», —Фроим Грач, герой Исаака Бабеля, так говорит в одном из рассказов. 

     С уничтожением «орлов», литературное «смитье» расцвело пышным цветом и благополучно продолжало травить более талантливых и способных – А.Ахматову, М.Зощенко, М.Булгакова, а позже Б.Пастернака, И.Бродского и т.д. 

     В заключении о реабилитации Бабеля было написано: «Что послужило основанием для его ареста, из материалов дела не видно, так как постановление на арест было оформлено 23 июня 1939 года, то есть через 35 дней после ареста Бабеля».

     У Бабеля учились все те, о ком я рассказываю, в этих записках, и о ком не рассказываю, но отголоски его творчества можно найти у  Светлова, Паустовского, Валентина Катаева, Эдуарда Багрицкого, Ильи Ильфа и др.

 

ИЛЬФ БЕЗ ПЕТРОВА (1897-1937)

     Кто не читал романы Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» ?!

   Два писателя или один? Ильф и Петров за работой.

     Цитатами из них разговаривает уже четвертое поколение, и не только на русском, но и на 35 других языках. Остроумная сатира на «новую жизнь» в те годы таковой не казалась, а казалась невинной борьбой с «отдельными» недостатками. Авторов привечали, награждали, баловали квартирами, и ранняя смерть обоих избавила их от унижений и травли, которыми «баловали» каждого яркого носителя литературного таланта. Их имена спаялись так, что стали как бы одним писателем.

Ильф (стоит с тросточкой)  и Петров (сидит) на прогулке с двухлетним сыном Петрова (Катаева) Петей в 1932 году

     Но людьми они были разными, и о каждом стоит рассказать отдельно.

     Известный советский писатель Илья Ильф (настоящие имя и фамилия Илья Арнольдович Файнзильберг) родился 3 октября 1897 года в городе Одессе (ныне Украина) в семье банковского служащего. Его звали сложным именем  Иехи́ел-Лейб Файнзильберг, из первых букв и был составлен псевдоним Ильф. Так поступали еврейские писатели и философы Средневековья.

     В семье росло четыре сына, и отец надеялся, что они приобретут хорошую профессию «бухгалтер» и будут вполне успешны в жизни.

  Семья Файнзильбергов.

Братья Файнзильберги. Слева — Михаил, в центре — Александр (Сандро Фазини), справа — Илия.

      Первый окончил коммерческое училище и стал... французским художником Сандро Фазини. Он погиб в концлагере Освенцим в 1942 году.

                          

     Второй сын окончил коммерческое училище и стал... советским художником под псевдонимом МАФ или МИ-ФА. Его иногда называли «Рыжий Миша», а позже «Плешивый Миша». Про него написана смешная эпиграмма:

 Кто волосами пламенеет

Как Вифлеемская звезда?

Ужель Файнзильберга Михея

Не узнаете, господа?

 Портрет, написанный М.Тарасенко-Файнзильберг в 1927 году.

     Он тоже умер в 1942 году, но в городе Ташкенте.

     Отец решил, что в коммерческом училище какие-то бациллы художества, и отдал третьего сына Илью в ремесленное училище. Вот уж где художеством и не пахло. Илья закончил училище, поработал в чертежном бюро, на телефонной  станции, на авиационном заводе, и стал...писателем.  И только младший Файнзильберг Вениамин стал инженером-топографом, и остался Файнзильбергом. Пережил войну лишь Вениамин. Он застал и 1948 — время борьбы с космополитизмом, когда книги его брата Ильи и Евгения Петрова были признаны вредными и космополитичными, хрущевскую оттепель, запоздавшее на годы известие о смерти Сандро и его жены в Освенциме.

     Но семью помнят только из-за писателя Илью Ильфа. А Ильфа помнят только в сочетании с Е.Петровым.

      Молодой Ильф

     В 1919 году Илья был призван в Белую Армию Деникина, но провоевал в ней недолго, а с разгромом Белого движения предпочитал не оглашать сей факт биографии, и с приходом в Одессу Советской власти, стал пробовать себя в журналистике, и у него хорошо получались сатирические фельетоны.

     Вступил в «Коллектив поэтов», но свои произведения предпочитал не оглашать. Никто не знал, пишет ли он прозу или стихи. Обычно молча слушал выступления молодых поэтов, но своими меткими замечаниями буквально разил их за пошлость или прямую заимствованность.

      Работая в каком-то продовольственном комитете, записал фамилии сослуживцев (подлинные) – Берлага, Кукушкинд, Лапидус, которые мы позже встретим в «Золотом теленке»

     По примеру «Коллектива Поэтов», молодые художницы Одессы объединились  в «Коллектив Художниц», которых Ильф называл (конечно, втайне от девушек) «Белинской колонией недотрог», т.к. они жили на улице Белинского и были крайне застенчивы.

     Интересно, что из «Коллектива Поэтов» выдвинулись крупные имена в литературе – Паустовский, Олеша, Нарбут, Катаев, Петров, Ильф, Багрицкий,  а из «Коллектива художниц» - ни одного яркого имени не появилось.

     И  именно в «Коллективе Поэтов» в 1920 году Ильф познакомился с неким Митей Ширмахером, которого многие потом называли прототипом Остапа Бендера. Но вообще-то образ Остапа Бендера – собирательныый.

     Ильф переехал в Москву раньше и был старше Петрова на пять лет, но не мог похвастаться такой бурной биографией: Петров работал в одесском угрозыске (потом он стал прототипом Володи из "Зеленого фургона"), и в конце концов брат, Валентин Катаев, буквально вытащил его в Москву - когда понял, что один из контактов с бандитами вот-вот закончится его смертью. (Петров сам о себе говорил: “Я твердо знал, что очень скоро должен погибнуть, что не могу не погибнуть... Я считал, что жить мне осталось дня три, четыре, ну максимум неделя”).

     Обезопасив брата, Катаев предложил ему вместе с Ильфом написать роман о двенадцати стульях, в одном из которых спрятано сокровище. Сюжет, прямо скажем, не оригинальный - его использовал Конан Дойл в "Голубом карбункуле" (где драгоценный камень проглотил один из нескольких проданных под Рождество гусей) и "Шести Наполеонах" (где жемчужина была спрятана в одном из шести бюстов императора). Но эта история обрела особую актуальность в России после революции: люди действительно прятали ценности в самых неожиданных местах. Коллега Ильфа и Петрова Лев Лунц, например, написал повесть о семействе, бежавшем за границу и спрятавшем драгоценности в платяной щетке. Другой коллега, Арон Эрлих, написал пьесу об эмигранте, вернувшемся в Россию и начавшем искать свои сокровища, припрятанные перед отъездом (потом, как и в "12 стульях", выяснялось, что мешочек с бриллиантами уже найден и передан государству)... В общем, соавторам было на что опереться.

     Роман был готов в январе 1928-го, и прямо с январского номера его начали публиковать в журнале "Тридцать дней". Поразительно, но критики просто не обратили на него внимания. Первая рецензия появилась только в сентябре. В декабре роман упомянул в своей речи Бухарин. В начале 1929-го в "Вечернем Киеве" о книге с восторгом отозвался Осип Мандельштам. Судя по его словам, в то время, как рецензенты молчат, "широчайшие слои населения буквально захлебываются" романом.

     Так или иначе, к началу 30-х Ильф и Петров были уже известными писателями. Они сочинили продолжение романа, "Золотой теленок". Отредактировали "12 стульев" (современное книжное издание очень сильно отличается от первого, журнального; оттуда выбросили кучу длиннот и ненужных персонажей вроде бабушки архивариуса Коробейникова). Съездили в Америку и написали об этом книгу...

     Как знать - если бы они прожили дольше, вероятно, стали бы литературными "врагами народа". Но к 1948 году, когда "12 стульев" начали громить в сталинской печати как вредную и клевеническую, соавторы уже давно были мертвы: Ильф скончался от туберкулеза, Петров погиб на войне. Запрет, впрочем, длился всего несколько лет и закончился с отепелью. Уже к началу 60-х находились молодые люди, щеголявшие тем, что знают роман наизусть.

     Да и сейчас люди разговаривают фразами из него, разлетевшимся в том числе благодаря двум экранизациям… Вот несколько историй о том, как Ильф и Петров превращали своих знакомых в героев великой книги.

     Катаев свидетельствовал: "Он написан с одного из наших одесских друзей. В жизни он носил, конечно, другую фамилию, а имя Остап сохранено как весьма редкое... Атлетическое сложение и романтический, чисто черноморский характер. Он не имел никакого отношения к литературе и служил в уголовном розыске по борьбе с бандитизмом... Он был блестящим оперативным работником".

     На самом деле его звали Осип Беньяминович Шор (он сам украинизировал имя и превратился в Остапа). Он также зарабатывал на жизнь карточными играми, придумывал хитроумные аферы (чтобы не идти в армию, прикинулся сыном турецко-подданного - иностранцев и их детей в армию не брали; заодно он помог и многим своим знакомым стать "иностранцами").

   Похожи?

     Говорят также, что в 1910-е Осип Шор мечтал уехать в Бразилию или в Аргентину, ходил в капитанской фуражке, в голодные годы выдавал себя за гроссмейстера и проводил сеансы одновременной игры, выдавал себя за художника на пароходе... Но тут уже совсем сложно отличить правду от вымысла. Во всяком случае, Шор точно был знаком с Катаевым (а, возможно, и с Ильфом и Петровым), и наверняка рассказывал им истории из своего бурного прошлого.

     Позже, в 30-е и 40-е, Шор успел поработать на Челябинском тракторном заводе, получить пять лет лагерей как "враг народа", сбежать... Рассказывают, что он занимался нелегальным бизнесом (делал методом шелкографии иконки для Троице-Сергиевского монастыря) и в 50-е стал чуть ли не подпольным миллионером! И тогда же, в 50-е, женился на женщине, внешне поразительно напоминавшей вдову Грицацуеву из романа.

     Шор прожил долгую жизнь и умер в 1978 году в Москве. А в начале 30-х, когда "12 стульев" и "Золотой теленок" были очень популярны, он, согласно легенде, потребовал у соавторов проценты за использование его образа. Но Ильф и Петров категорически заявили, что Бендер - образ собирательный. И действительно, Ильф позаимствовал какие-то черты у своего брата, художника Александра Файнзильберга, какие-то - у молодого человека по имени Митя Ширмахер, захватившего квартиру в Одессе после бегства ее хозяев и устроившего там нечто вроде салона. Было в образе Бендера многое и от Валентина Катаева, вдохновителя романа…

     В Интернете, во многих статьях об Ильфе и Петрове, есть такие строки об еще одном из прототипов Остапа Бендера -  Мите Ширмахере: 

Когда Митю спрашивали о семье, он отвечал:  «Я – сын турецкоподданного».

Отношение к поэзии Митя имел весьма отдаленное, зато вел бурную окололитературную деятельность. Например, выбил у одесского горсовета помещение и деньги на открытие литературного кафе, которое почему-то называлось «Пэон четвертый». За бесплатный ужин там читали свои произведения Эдуард Багрицкий, Валентин Катаев, Юрий Олеша. Кафе пользовалось немалой популярностью. А в чей карман шел доход — догадаться нетрудно. Митя Ширмахер умел обделывать дела! В то время как во всей Одессе шло «уплотнение» и получить комнату в 10 метров для семьи из пяти человек почиталось за счастье, Митя один ухитрился занять обширную трехкомнатную квартиру, обставленную старинной мебелью, с кузнецовским фарфором, столовым серебром и беккеровским роялем.

     В 1925 году Ильфа послали в командировку в только что освобожденную от басмачей Среднюю Азию. По приезде он написал серию очерков, которые заслужили похвалу в газете.

     В 1926 году в комнату, где сидели Ильф, Петров, Олеша,  вошел уже известный к тому времени Валентин Катаев и предложил Ильфу и брату написать совместный роман, по которому он, в дальнейшем, «пройдется рукой мастера» и выпустит роман под своим именем.

 Вполне себе маститый писатель.

     Ильф и Петров (такой псевдоним выбрал для себя Евгений Катаев) согласились стать «литературными неграми». В качестве одного из сюжетов Валентин Катаев предложил поиски бриллиантов, спрятанных в стуле.

      Молодые литераторы (Ильфу было 29 лет, а Петрову 23 года) начали совместно работать, и оказалось что их разный жизненный опыт, разные взгляды на жизнь, разные семьи и т.п., совершенно не препятствовали появлению замечательного Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова (отдаленным прототипом которого был двоюродный дядя Петрова, предводитель полтавского дворянства).

     К этому времени Илья Ильф женился. Еще в Одессе, в «Коллективе художниц» он познакомился с хорошенькой Марусей Тарасенко. Она была дочерью казака, ставшего одесским пекарем. Получила  гимназическое образование, увлекалась изобразительным искусством.  У нее когда-то преподавал брат Ильфа художник МИ-ФА, в которого Маруся была влюблена, но постепенно остроумие, ироничность, какая-то глубина Ильи привлекли ее внимание, и они стали встречаться. В 1923 году Ильф переехал в Одессу, мыкался по углам, пока ему не дали комнату-пенал, с пол-окном и фанерными перегородками (ну, точно общежитие имени монаха Бертольда Шварца). В такой же комнатке пенале размещался и Юрий Олеша.

     И все это время Петров и Тарасенко переписывались. Письма были длинные, странные и нежные. 

     В 1925 году Мария наконец-то приехала в Москву. Ей был 21 год, а Ильфу 28. Никакой регистрации брака не было, они просто стали жить вместе. Но когда понадобилось ехать в Одессу, оказалось, что билеты непомерно дороги для молодой семьи. Работая в «Гудке», Ильф имел право на бесплатный проезд. А его неофициальная жена – нет. Поэтому они пошли и расписались, и неофициальная жена стала официальной с бесплатным правом на проезд.

 

           

                                                              Сценки семейного быта

     Началась семейная жизнь – не очень сытая, но  веселая и бурлящая. Ильф много писал, его фельетоны регулярно появлялись в различных газетах и журналах.

      «Мама рассказывала, — вспоминает Александра Ильф (1935 – 2013)- что они с Ольгой Густавовной (женой Юрия Олеши) обычно замазывали тушью кожу под дырками на чулках (тогда носили черные), но, когда чулки перекручивались, предательски обнажалась белая кожа. Другой рассказ: у Ильфа и Олеши на двоих была одна пара приличных брюк. Несмотря на разные фигуры (длинный, тонкий Ильф и невысокий, коренастый Олеша), они как-то умудрялись надевать их. Однажды молодые жены решили навести в квартире порядок и даже натереть пол. Выяснилось, что нет суконки. Мама сказала: «Оля, там за дверью висят какие-то тряпки, возьмем их!» И пол был натерт. Стоит ли говорить, что он был натерт теми самыми брюками».

     В 1935 году у четы родилась дочь Александра, Сашенька. Ей было всего два года, когда папа умер. Но она всю жизнь посвятила собиранию материалов об Ильфе и Петрове. И издала авторскую, без цензурной правки, редакцию «Двенадцати стульев».

 С  дочерью Александрой

     Достаток появился позже, когда были изданы «Двенадцать стульев». Содружество двух литераторов превратило их в одного автора Ильфа и Петрова. Но моя задача рассказать об их жизни по отдельности.

     Роман «Двенадцать стульев» появился в журнале «30 дней» в 1928 году, и его высоко оценил Владимир Маяковский, хотя в поэте Ляпис-Трубецком можно увидеть черты именно Маяковского. Роман был урезан на треть – чувствовалась железная рука уже не царской, а советской цензуры. Но и в урезанном виде совместная работа Ильфа и Петрова вызвал  огромный интерес. Его просто растащили на цитаты. «Толстый и красивый парниша», «Ближе к телу, как говорит Мопассан»,   «Отдай колбасу, дурак! Я всё прощу!»,  «Контора пишет!»
«А можно так — утром стулья, а вечером — деньги? — Можно! Но деньги — вперёд!», «Я человек, измученный «Нарзаном»...
     Именно сатирическая направленность романа указала Маяковскому поиски нового жанра. Так появились сатирические пьесы  Маяковского  «Клоп» (осень 1928 года) и «Баня» (1928-1930)

     В 1930 году появилось продолжение похождений Остапа Бендера – роман «Золотой теленок», который был и остается одним из самых читаемых романов советской эпохи.

     В соавторстве с Евгением Петровым Ильф написал киносценарии к фильмам "Черный барак" (1933), "Однажды летом" (1936) Ханана Шмайна и Игоря Ильинского, "Цирк" (1936) Григория Александрова.

     Илья Ильф увидел как-то фотоаппарат – новинку в ту пору. И страстно увлекся фотографированием. У него есть совершенно уникальные снимки.

Соймоновский проезд. Дом Белорусско-Балтийского общества. Ранняя весна 1930 года. (14 апреля 1930 года Маяковский покончил с собой).  Одна из последних фотографий поэта. С балкона своей комнаты на 6-м этаже Ильф сфотографировал Владимира Маяковского, жившего на 4-м этаже.

     Несколько  позже Ильф запечатлел взрыв храма Христа-Спасителя 5 декабря 1931 года  из окна своей квартиры.

    

     В 1935-1936 гг.  году писатели совершили путешествие в США, результатом которого явилась книга "Одноэтажная Америка", вышедшая в 1936 году. Читать ее больно – в угоду официальной идеологии Ильф и Петров писали «под заказ». И хотя в  путевых заметках много блестящего юмора, «Одноэтажная Америка» в полном смысле агитка. Писатели не смели рассказать о величии страны, о реальных проблемах Великой Депрессии и о путях их преодоления.

     Речь в книге все больше идет об угнетении краснокожих и чернокожих.  Они проделали десятки километров по стране, встречались с большими и скромными людьми, но читать книгу так же неловко и стыдно, как и «Город желтого дьявола» Максима Горького (о Нью-Йорке), особенно тем, кто живет в Америке, и знает о ее реальных проблемах. А ведь это были годы второго правления Франклина Делано Рузвельта. Уже была построена невероятная по техническому совершенству плотина Гувера, проложены тысячи киломентров прекрасных дорог и ж/д путей, построены тоннель и мост через реку Гудзон, построен самый высокий в мире небоскреб – Эмпайр Стейт Билдинг. Страна выходила из чудовищной Великой депрессии (в 1937 году пришла к выпуску продукции 1929 года). А в книге  для всех этих достижений не нашлось места.

     Меня поразило, – вспоминал современник, – что Ильф весь не умер. Петров как бы носил его в себе. И этот бережно сохраненный Ильф прорывался порой своими «ильфовыми» словами и даже интонациями. Такое слияние до сих пор можно наблюдать в «Одноэтажной Америке». Там двадцать глав написаны Петровым, двадцать – Ильфом и семь – совместно. Но где чье перо – не отличишь. 

     И оба пера лгали.

     В середине 1936 года  Ильф и Петров прервали свое путешествие, и вернулись в родную Москву, соскучившись по семьям и Родине. 

     Уже во время путешествия Илья Ильф чувствовал себя плохо. Началось кровохарканье. Давний туберкулез привел к печальному концу – 13 апреля 1937 года писатель умер в свои 40 лет.

     Грех так говорить, но умер он вовремя, не испытав ужаса ареста, пыточных застенков, расстрельного коридора.

     В 1939 году посмертно была издана книга писателя "Записные книжки" (1925-1937).

     Мария Тарасенко была из верных – она  пережила мужа на много лет и умерла в 1981 году. Когда после смерти матери Александра Ильинична нашла письма родителей, то увидела такую приписку матери к письму отца:

     «Мне очень скучно без него, скучно давно, с тех пор, как его нет. Это последнее из слов о том, что я чувствую от его утраты. Много, много слов о нем в душе моей, и вот сейчас, когда прошло много лет и я читаю его письма, я плачу, что же я не убила себя, потеряв его — свою душу, потому что он был душой моей….

     Вот снова прошло много времени, и я читаю. Часто нельзя — разорвется сердце. Я старая, и вновь я та, что была, и мы любим друг друга, и я плачу».

 

ПЕТРОВ (1903-1942) БЕЗ ИЛЬФА 

          

           Творят вдвоем                                                  Евгений Петров (Катаев)

     Мы узнаем о Евгении Петрове в детстве, когда читаем тетралогию Валентина Катаева «Волны Черного моря». В ней под именем Пети Бачея выведен сам автор, а под именем его младшего брата Павлика – брат Валентина Женя. Евгений Петров родился в 1903 году, и поначалу всегда находился в тени старшего брата, ставшего довольно известным писателем еще в 20-х гг.ХХ века. Конечно, его тетралогия, о которой я упомянула ранее, и другие произведения в свое время принесли ему заслуженную славу, и мы до сих пор помним «Траву забвения», «Алмазный мой венец», дети читают сказку «Цветик-семицветик», а в 1944 году вышла повесть «Сын полка», но в то же время Валентин Катаев заслужил славу довольно беспринципного человека.

     Не то его младший брат – Евгений Петрович Катаев, который, чтобы не путали со старшим Катаевым, взял себе псевдоним по отчеству – Петров.

     Жизнь Евгения Катаева, несмотря на мирную профессию писателя и журналиста, изобиловала самыми невероятными приключениями. Вот одно из них:

     В 1921-1923 гг. Евгений Катаев служил в Одесской ЧК, и в уголовном розыске. Однажды они брали банду налетчиков-конокрадов при попытке продать на рынке украденных у РККА лошадей.  Шел  сентябрь 1922 года.  Преследуя одного из бандитов, Евгений Катаев,  взбежал за ним на чердак. Когда его глаза немного привыкли к полумраку, он обомлел. Лицом к лицу с револьверами в руках стояли кровные друзья - Евгений Катаев и Александр Козачинский. Козачинский мог выстрелить и скрыться. Но он предпочел сдаться.

     Членов шайки судили, и троих, в том числе и Козачинского, приговорили к расстрелу. Когда Козачинского выводили из зала суда, его провожали мать и Катаев. Евгений поднял палец, на котором сохранялся шрам  – они оба порезали пальцы и обменялись кровью в знак «вечнной» дружбы. Евгений Катаев принял горячеее участие в судьбе Козачинского, сумел добиться сначала смягчения приговора, а потом друга выпустили по амнистии.

                                     

                                                                             Евгений Катаев – корреспондент Украинского телеграфного агенства

     После того, как Евгений Катаев уехал в Москву к старшему брату Валентину, ставшим признанным писателем, за ним последовал и Козачинский. Он также устроился в газету «Гудок», стал писать рассказы и фельетоны. Тесной, как раньше, дружбы у Евгения Катаева, ставшего Петровым, с Козачинским уже не было, но Петров следил за судьбой бывшего друга «на крови». В 1938 году Евгений Петров предложил Козачинскому написать большое произведение, и Козачинский написал повесть «Зеленый фургон», ставшей одним из лучших образцов молодого детективного жанра в Советском Союзе.

                 Александр Козачинский

     Козачинский ненадолго пережил своего друга Евгения Петрова – отправленный в эвакуацию в Новосибирск, Козачинский умер там в 1943 году, всего 40 лет отроду.

     Но вернемся к самому Петрову. Версий, как начиналась совместная с Ильфом  работа над «Двендцатью стульями», много, но в большинстве из них фигурирует Валентин Катаев. Есть и такая: вернувшись осенью в Москву, Катаев познакомился с первой частью, отказался от роли Дюма-отца, предсказал ещё не дописанному произведению «долгую жизнь и мировую славу», а в качестве платы за идею попросил посвятить ему роман и преподнести с первого гонорара подарок в виде золотого портсигара. 

     Авторы выполнили оба эти условия, но второй подарок оказался с подвохом: писатели купили золотой портсигар, украшенный изумрудиками, да вот незадача: портсигар был дамским, и «мужские» папиросы в него не влезали. Но все равно подарок был принят.

     Уже были позади квартирные мытарства и «общежитие имени монаха Бертольда Шварца», уже были комнаты в «Вороньих слободках», уже вышли «12 стульев», получена комната в Соймоновском проезде.

     И в 1929 году 26-летний Евгений Петров женился на 19-летней жизнерадостной (пока!) красавице Валентине Грюнзайд, дочери одесского чаеторговца, расстрелянного в 1938 году (за что?).

 

     Если вы читали эту статью с самого начала, то вы вспомните, что я упоминала о тринадцатилетней Валентине в очерке об Юрии Олеше. Именно ей мы обязаны существованием сказки «Три толстяка».  Сначала сказка была посвящена Валентине Грюнзайд, но к моменту выхода книги она была невестой Петрова, а посвящать книгу чужой невесте Олеша не хотел. Он перепосвятил книгу своей возлюбленной Симе Суок, но когда она вышла замуж за Нарбута, перепосвятил ее своей жене Ольге Суок, так в книге есть  посвящение Ольге.

 Валечка Петрова-Грюнзайд

     Валентина  Леонтьевна родила Петрову (Катаеву) двух сыновей – в 1930 году Петра (названного в честь отца Валентина и Евгения Катаевых), и в 1939 году – Илью, названного в честь недавно умершего Ильи Ильфа.

     Но если вернуться к началу тридцатых годов, то Ильф и Петров спаянно и дружно продолжали писать  сценарии, очерки, фельетоны, рассказы.  Дла нового Мюзик-холла они написали веселую комедию о серьезных вещах «Под куполом цирка». Режиссер Григорий Александров предложил друзьям написать сценарий к фильму. Сценарий был создан очень быстро, и Александров начал работать над фильмом по названием «Цирк». Сдав сценарий, писатели отправились в свое путешествие по Америке. Без их ведома Александров внес свои изменения в сценарий. Дописывать сценарий режиссер пригласил Исаака Бабеля.

     Когда, вернувшись из Америки, писатели увидели фильм «Цирк», они написали возмущенное письмо на Мосфильм, требуя убрать  их фамилии из титров, что и было сделано.

     После смерти друга, глубоко опечаленный Евгений Петров,  не скоро, но взялся за написание сценариев к музыкальным и комедийным лентам, которые ныне составляют золотой фонд советского кино: «Музыкальная история» (1940 год),  «Антон Иванович сердится» (1941 год), а в годы войны, уже после смерти Евгения Петрова, в 1943 году по его сценарию был снят фильм «Небесный тихоход»» (1943 год).

     На просторах Инета бродит такой рассказ об Евгении Петрове:

Писатель Евгений Петров имел странное и редкое хобби: всю жизнь коллекционировал конверты... от своих же писем! Делал он это так - отправлял письмо в какую-нибудь страну. Все, кроме названия государства, он выдумывал - город, улицу, номер дома, имя адресата, поэтому через месяц-полтора конверт возвращался к Петрову, но уже украшенный разноцветными иностранными штемпелями, главным из которых был: «Адресат неверен».

      

     Но в апреле 1939-го писатель решил потревожить почтовое ведомство Новой Зеландии. Он придумал город под названием «Хайдбердвилл», улицу «Райтбич», дом «7» и адресата «Мерилла Оджина Уэйзли». В самом письме Петров написал по-английски: «Дорогой Мерилл! Прими искренние соболезнования в связи с кончиной дяди Пита. Крепись, старина. Прости, что долго не писал. Надеюсь, что с Ингрид все в порядке. Целуй дочку от меня. Она, наверное, уже совсем большая. Твой Евгений». Прошло более двух месяцев, но письмо с соответствующей пометкой не возвращалось. Решив, что оно затерялось, Евгений Петров начал забывать о нем. Но вот наступил август, и он дождался... ответного письма. Поначалу Петров решил, что кто-то над ним подшутил в его же духе. Но когда он прочитал обратный адрес, ему стало не до шуток. На конверте было написано: «Новая Зеландия, Хайдбердвилл, Райтбич, 7, Мерилл Оджин Уэйзли».
     И все это подтверждалось синим штемпелем «Новая Зеландия, почта Хайдбердвилл». Текст письма гласил: «Дорогой Евгений! Спасибо за соболезнования. Нелепая смерть дяди Пита выбила нас из колеи на полгода. Надеюсь, ты простишь за задержку письма. Мы с Ингрид часто вспоминаем те два дня, что ты был с нами. Глория совсем большая и осенью пойдет во 2-й класс. Она до сих пор хранит мишку, которого ты ей привез из России». Петров никогда не ездил в Новую Зеландию, и поэтому он был тем более поражен, увидев на фотографии крепкого сложения мужчину, который обнимал... его самого, Петрова! На обратной стороне снимка было написано: «9 октября 1938 года». Тут писателю чуть плохо не сделалось - ведь именно в тот день он попал в больницу в бессознательном состоянии с тяжелейшим воспалением легких. Тогда в течение нескольких дней врачи боролись за его жизнь, не скрывая от родных, что шансов выжить у него почти нет. Чтобы разобраться с этими то ли недоразумением, то ли мистикой, Петров написал еще одно письмо в Новую Зеландию, но ответа уже не дождался: началась вторая мировая война. Е. Петров с первых дней войны стал военным корреспондентом «Правды» и «Информбюро». Коллеги его не узнавали - он стал замкнутым, задумчивым, а шутить вообще перестал.

     В 1942 году самолет, на котором он летел в район боевых действий, пропал, скорее всего, был сбит над вражеской территорией. А в день получения известия об исчезновении самолета на московский адрес Петрова поступило письмо от Мерилла Уэйзли. Уэйзли восхищался мужеством советских людей и выражал беспокойство за жизнь самого Евгения. В частности, он писал: «Я испугался, когда ты стал купаться в озере. Вода была очень холодной. Но ты сказал, что тебе суждено разбиться в самолете, а не утонуть. Прошу тебя, будь аккуратнее - летай по возможности меньше».

     В пользу этой версии говорят найденные конверты. Но тут же и сомнение: кто бы мог в то время посылать письма в Новую Зеландию: сочли бы за передачу шифрованной информации. За меньшее людей расстреливали. Да и тех самых писем и фотографию как-то не показывают. Ну, что ж, эта история из ряда «хотите верьте, хотите нет».

     Кстати, это хобби было не у него первого. У К.Г.Паустовского я прочла:

     Он (Владимир Гиляровский) (еще до революции) – вставка автора НК), например, любил посылать письма по несуществующим адресам в разные заманчивые страны - в Австралию или республику Коста-Рика. Письма, не найдя адресата, возвращались обратно в Москву со множеством цветных наклеек и штемпелей на разных языках.

     Старик тщательно рассматривал эти письма и даже нюхал их, будто они могли пахнуть тропическими плодами. Но письма пахли сургучом и кожей.

     Кто знает, может быть, эти письма были горестной подменой его мечты о том, чтобы вот так - балагуря, похлопывая по плечу кучеров фиакров в Париже и негритянских королей на берегах Замбези и угощая их нюхательным табачком - совершить поездку вокруг света и набраться таких впечатлений, что от них, конечно, ахнет и окосеет старушка Москва.

     Но вернемся к Евгению Петрову. Военным корреспондентом он был боевым – уезжал в самые горячие точки, на флагманском корабе «Ташкент» прорвался в осажденный Севастополь, и возвращаясь оттуда, погиб. И опять-таки байка: он погиб один из десяти.

     Из воспоминаний когда-то довольно известного писателя Аркадия Первенцева, опубликовавшего  записи из блокнота военных лет в очерке под названием «Крылатое племя» в  журнале «Октябрь» №1, 1985 г.  Он летел в одном самолете с Евгением Петровым, но чудом остался жив.

     В них читаем следующее: «Летчик с бородкой. Фамилия Баев… В 11-00 Баев ухарски отвернул «дуглас» от земли, как будто вырвал пробку из бутылки… Петров идет в кабину управления. Удар. Лежу на земле, облитый кровью. Самолет, его обломки впереди… Петров убит. Донские степи опрокинулись под моей спиной… 5 июля играет оркестр. Хоронят Евгения Петрова и двух членов экипажа. Их похоронят на площади в селе Маньково Ростовской области Чертковского района»

     И ни одного слова сожаления или просто доброго слова о погибшем писателе. Странно!

     Но от писателей остаются книги (если остаются). Какое уже поколение наслаждаются приключениями Остапа Бендера, Кисы Воробьянинова, Шуры Балаганова!
Что-то не могу припомнить ни одной книги Аркадия Первенцева.

     1 апреля 2008 года в Одессе во дворе Литературного музея был открыт памятник Илье Ильфу и Евгению Петрову. Одесситы не могут не посмеяться даже над теми, кого искренне любят. Памятник представляет пародию на памятник Минину и Пожарскому в Москре, но сидящий Петров опирается на стул, а золотой теленок  вертится между ног Ильфа.

     Были еще и другие, менее известные, но в свое время довольно звучащие фамилии, одесских писателей и поэтов, – Владимир Сосюра, Семен Кирсанов, Семен Гехт, Сергей Бондарин, но, как говорили в старину, боюсь наскучить вам, дорогие читатели.